В это время те личности, которых Побирушка водил к себе на квартиру, обворовали князиньку так, что одни голые стенки остались. На этой почве (почве сострадания к ближнему своему) Протопопов сошелся с Побирушкой, а свел их Белецкий, обладавший удивительной способностью – создавать такие ситуации интриг, последствия которых трудно было предвидеть (даже самому Белецкому!).

– Вы мне нужны, – сказал Протопопов, – как один из могикан русской прессы. Издавать газеты – это, наверное, трудно?

– Страшно! – отвечал Побирушка. – Я издавал «Голос Руси», так половину газеты сам от руки строчил с утра до ночи.

– Не найти сотрудников?

– Капризные! – морщился Побирушка. – Еще ничего не сочинил, а уже аванс требует. Аванс пропьет и ничего не напишет.

– Я тоже стану издавать газету. Хочу привлечь лучшие литературные силы – от Плеханова до Короленко, от Горького до Потаненко, от Бунина до Эффи, от Дорошевича до Аверченко.

– Все разбегутся, – напророчил Побирушка и снова заговорил, какие подлые люди пошли на Руси. – Я их к себе как порядочных позвал переночевать, а они… даже стулья вынесли!

– А вы бы – в полицию, – посоветовал Протопопов.

– Да обращался… А в полиции, знаете, как? Если не прописаны, значит, и спрос короткий. Что ж я, спрашивается, каждого молодого человека прописывать у себя буду? Мне тогда не только квартиры – целого квартала домов не хватит…

Протопопов верил в некие «навьи чары», управляющие людскими судьбами. Незадолго перед войной он узнал из газет, что в «Гранд-отеле» поселился заезжий хиромант Карл Перрен, берущий за один сеанс «магнетической концентрации» двести рубликов. Протопопов пошел! Его встретил дородный еврей, говоривший только по-немецки, но выдававший себя за гражданина США. Он сразу же схватил Протопопова за руку, через линзу глянул на извилины линий.

– У вас будет репутация не только национальная, но даже международная. Больше ничего не скажу. Страшно! Но вижу, что ваша кровь несвободно переливается по артериям.

– Что же мне делать? – приуныл Протопопов.

– Сильная астральная концентрация сама сделает все за вас! А вы должны лишь повиноваться судьбе… Влюблены?

– Безнадежно.

– Замужняя дама?

– О да!

– Кто ее муж?

– Царь.

– Так и надо! – воскликнул Перрен. – Вы проходите под знаком Венеры, затмевающей свет Юпитера… В политической карьере следуйте лишь первому импульсу, который у вас всегда верен!

В 1915 году Перрен снова появился в Петрограде.

– Вам предстоит функциональный взлет! Больше ничего не скажу. Но под вашим правлением возникнет новая, могущественная держава – счастливая и открыто дерзающая. Но… не ждите роз!

Перрен был зачислен в «7-й контрольный список», в который заносили всех подозреваемых в шпионаже, на основании чего его выслали в Швецию, а вслед за тем Протопопов был избран в товарищи к Родзянке. Взлет, о котором накаркал Перрен, состоялся, и Александр Дмитриевич с особой силой уверовал в «навьи чары» той предопределенности судьбы, которая отольет его немощь в бронзу и водрузит для России нового Протопопова – на брусчатке Красной площади в Москве (напротив Минина и князя Пожарского). С сознанием своего будущего величия он потащился к Бадмаеву, чтобы подлечить застарелый сифилис.

– Опять черный лотос? – спросил с надеждой.

– Сегодня габырь, – отвечал Бадмаев.

В клинике посиживал неприкаянный Курлов, кляня свою судьбу, которая издевалась над ним: даст власть и тут же отнимет.

– Паша, – сказал ему Протопопов, – когда я взлечу высоко, я сделаю тебя своим главным заместителем.

Курлов с усмешкой глянул и ответил дружески:

– Слушай, Сашка, когда ты у меня поумнеешь?..

Между прочим, Протопопов узнавал от Родзянки все, с чем он идет на доклад к царю, и сообщал об этом Степану Белецкому!

* * *

Штюрмер в «навьи чары» не верил. Он верил в чары Гришки Распутина и его любовницы – фрейлины Лидии Никитиной, дочери коменданта Петропавловской крепости. С портретов тех времен на меня глядит стройная молодая стерва в благородном костюме сестры милосердия. Фредерикс недавно запретил ей появляться при дворе. Причин тут две. Первая – она красила губы (чего порядочные женщины тогда не делали); вторая – это бешеная эротомания Никитиной, которая становилась как сумасшедшая, если видела мужчину, будь то даже арап, отворяющий царские двери. Распутин справедливо называл Лидочку сучкой, и на этом веском основании она пользовалась особым его доверием… Конечно, средь петербуржцев не было любителей совершать моцион внутри Петропавловской крепости, и потому ночные набеги Штюрмера на русскую Бастилию, где жила фрейлина Никитина, были мало кем замечены. Между ними установились удивительно прочные отношения, и только возраст Штюрмера не позволял думать, что их отношения были интимными.

Чего они хотели – старый бес и молодая чертовка?

По ночам в крепость приезжал и сам Распутин, обутый в высокие валенки сибирского крестьянина, он пил комендантский чай, истреблял сухари и баранки. Никитина была посредницей между ним и Штюрмером, а где-то в потемках зимней ночи вращались шестеренки машины, которую двигали Питирим и Манасевич-Мануйлов… Каша! Штюрмер, набивая себе цену, не забывал напомнить Гришке, что его руки в бархатных перчатках, но они железные: задушат любого! На деле он был вроде футляра, в котором затаился дремотный обыватель, жаждущий на старости лет выгод и почестей. Именно здесь, в каменной цитадели великороссийского мученичества, Распутин строго-настрого нашпынял Штюрмера:

– Гляди, старикашка! Чтоб без меня не прыгать…

По-иезуитски расчетливо и подло Штюрмер зачастил в гости к старикам Горемыкиным, чтобы у премьера не возникло никаких подозрений. Там он обмасливал любезностями старую мадам Горемыкину, подавал ночные тапочки старику премьеру и вообще был «друг семьи». От Горемыкиных Штюрмер ехал на Бассейную – к актрисе Лерме-Орловой, где обмусоливал будущее России с педерастом Осипенкой, который от величия раздулся, как пузырь, и брал уже не меньше чем тысячу рублей. К этому хочу прибавить, что фрейлина Никитина часто бывала на Конюшенной, в доме Штюрмера, и там женщина рылась в его бумагах, делая из них выписки, что-то сличала и куда-то все передавала… Куда? Можно только догадываться, что она следила за деятельностью Манасевича-Мануйлова… Зачем? А сам Манасевич, как агент Белецкого, следил за фрейлиной Никитиной… С какой целью? Распутин стоял на страже Лидочки Никитиной, а Манасевич был охраняем самой Вырубовой, в доверие к которой вошел прочно, и это было не очень-то приятно Распутину, тем более что Ванечка отчего-то побаивался Никитиной… На даче Вырубовой в Царском Селе однажды случайно столкнулись Степан Белецкий и Никитина; при этом они оба испытали страшную неловкость… Отчего? В запутанном клубке прибавились еще две подозрительные нити. Но мертвые молчат, и мы никогда не узнаем хитроумной подоплеки тех «навьих чар», под влиянием которых находились эти люди и людишки, решавшие судьбы России вкривь и вкось, как им хотелось бы… Я пишу это, а сам думаю: «Неужели они сами-то не запутывались в этой вермишели?» Нет, выкарабкивались. Наверное, им, паразитам, такая работа даже нравилась…